— Евгений Ибадович, я познакомилась с вашей биографией, и мне показалось, что почти каждая строка ее может служить темой для обсуждения. Вы окончили Военно-медицинскую академию им. С.М.Кирова. Подсознательно возникает образ очень ответственного студента, который учился на совесть, экзамены сдавал честно, диплома не покупал... И на выходе получился специалист с хорошими знаниями и умениями. Академия-то военная! Насколько я права в своих предположениях?

— Действительно, эта академия (ВМА им. С.М.Кирова Минобороны России. — А.З.) — учебное заведение строгое, и этим отличается от других вузов. Но, главное, оно впитало в себя все периоды становления российской медицины, все лучшее, что в ней было за прошедшие более 200 лет. Это было одно из первых высших медицинских учреждений России. Создано 18 декабря 1798 года по указу императора Павла I. В то время многие ехали не из Петербурга в Москву, а наоборот. В свое время там трудились великие врачи Боткин, Пирогов, Павлов, Бехтерев, Сеченов и другие.

Когда я учился в ней, в конце 80‑х годов прошлого века, ощущал этот дух унаследованных традиций. Было очень интересно, и до сей поры отношусь к альма-матер с неизменным трепетом. Я ведь провинциал, родился в Тульской губернии, в городе Ефремове, и после школы сразу попал в обстановку, где даже стены дышали историей, видели многое и слышали многих гениальных людей. На кафедрах, которые были и остаются базисными — анатомии, патологической анатомии, физиологии, висели портреты великих людей. Очень многое осталось в памяти, хотя после окончания академии прошло более 30 лет.

— Что-то в академии сохранилось из методических пособий тех лет?

— Сохранились многие экспонаты. К примеру, знаменитая часть коллекции человеческих мутаций и уродств, дефектов голландского анатома Рюйша, с которым Петр I познакомился в конце 1698 года в Голландии. И позже выкупил у него эту коллекцию за большие деньги. По указу Петра I по всей России стали собирать человеческих «монстров». Сегодня часть коллекции хранится в Кунсткамере, а часть — в музее анатомии Военно-медицинской академии. Кстати, входить в этот уникальный музей могли только те, кто учился. Ведь там можно было не только из любопытства поглазеть. Там собрана уникальная анатомическая коллекция. А сам Рюйш прославился невиданным способом инъекции: он вливал в сосуды человеческих тел окрашенный отвердевающий состав, благодаря чему можно увидеть мельчайшие разветвления сосудов в самых разных органах.

— Очень занимательно. Но вернемся все же к теме сегодняшней урологии и к вашей персоне. У вас много приоритетов в урологии: реконструктивная урология, онкоурология, андрология. Означает ли это, что вы можете одинаково успешно лечить болезни мочеполовой системы мужчин и женщин? Или в профессии есть для вас что-то главное?

— Эти направления скорее отражают мои интересы. А то, чем я занимаюсь, — это оперативная урология: рак предстательной железы, рак почек, мочевого пузыря. Но на лечение половых органов женщин я не посягаю, для этого есть гинекологи. А что касается андрологии — это тоже часть урологии. Причем эти специализации тесно переплетены. Три четверти моих пациентов — мужчины.

— И что сейчас в приоритете у вас как у практика?

— Реконструктивные операции и операции при тех же онкоурологических проблемах, которые я назвал. И прежде всего оперативное лечение локализованных форм рака — первая и вторая стадии, иногда третья, где можно с помощью хирургии что-то дополнять или сочетать ее с другими методами лечения.

— Больше ли стало таких больных? Усложнились ли сами патологии, если сравнивать 90‑е годы с сегодняшними?

— Число таких пациентов, конечно, растет, это очевидно. Хотя и возможности диагностики, оперативного лечения возрастают. Но есть формы рака, которые медленно развиваются, к примеру, рак предстательной железы, и человек может даже не дожить до его клинических проявлений. Поэтому врач должен определить, надо ли делать операцию, если пациент немолодой. В этом возрасте операция может нанести и вред больному, ухудшить качество его жизни, сократить продолжительность.
И методы лечения изменились за это время. Даже хирургия стала иной и по способу исполнения, и по эффективности. Хирургия 90‑х годов отличается от той, которая была в 2000‑х, и тем более от сегодняшней. Сейчас медицина многофункциональная. Если раньше прооперировал больного — и, слава богу, ты его излечил. Сегодня этого явно недостаточно. Нужно, чтобы пациент после операции, например, рака предстательной железы, не просто жил, а на ходу «не терял» мочу. Поэтому и подходы к операции иные. Если раньше была только открытая хирургия, то потом появилась лапароскопия, и сегмент ее расширился. Причем значительно. Этот метод позволяет малоинвазивным способом делать многие манипуляции. Но и это еще не все...

— Часто ли приходится делать операции в паре с роботом? Он служит хирургу или хирург ему?

— Пока робот служит нам, он существо безголовое: не принимает за хирурга решение, так как пока не превосходит человека в этом. Речь идет лишь о манипуляциях с помощью робота, которые выполняются с высокой точностью без каких-либо проблем, присущих, например, человеческой руке — знакомый хирургам тремор, дрожание рук. Безусловно, это ступень в хирургии, более высокая в достижении эффекта операции, один из вариантов использования робота в случаях, когда он показан. Есть ситуация, где робот хорош, где безусловно хорош, где равноценен — например, при работе с открытой техникой во время лапароскопии, а где-то вообще нецелесообразен.

Да, с робототехникой — еще более высокое качество хирургии. И в Москве она может быть очевидной альтернативой так называемым открытым и лапароскопическим операциям. Сегодня эти операции с роботом в паре я делаю ежедневно. И на самом деле робот — еще один инструмент, позволительная роскошь выбора для хирурга. С одной стороны, этот выбор иногда затрудняет. С другой стороны, выбрав робототехнику, ты понимаешь, что во время операции можешь предложить что-то большее в функциональном плане пациенту.

— В вашей больнице один робот, и вы его полностью «оккупировали»?

— Я бы сказал, что сегодня урологи в этом плане довлеют над другими специальностями. Но сегодня в паре с роботом операции выполняют гинекологи, хирурги, проктологи. А большая часть все же урологических операций, потому что робот крайне удобен для некоторых очевидных доступов. Например, при раке предстательной железы он настолько совершенен в этом доступе, что с трудом терпит конкуренцию с открытыми, тем более лапароскопическими операциями.

— Ускоряет ли это процесс самой операции, облегчает ли вашу работу, добавляет ли «рук»?

— Время выполнения операции примерно одинаковое, а на первых порах даже большее. Но робот добавляет точности и возможностей, например, связанных с филигранным исполнением операций и малым объемом движений. Есть такая проблема, как сохранение потенции у мужчин при удалении рака предстательной железы и мочевого пузыря. Это очень трудная операционная процедура. Речь о нервосохраняющей хирургии, чтобы и после операции рака предстательной железы потенция у мужчин сохранялась с высокой вероятностью. Если опухоль локализована, то есть возможность сохранить один или два пучка нервов и сосудов. Робот позволяет и рассмотреть эти пучки, и реализовать процесс операции. С такой техникой проще, чем ты бы делал это руками. Хотя и руками это возможно, но с меньшим шансом на успех.

Но в некоторых ситуациях этого вообще нельзя делать. Если, к примеру, опухоль большая, то для хирурга и пациента главное — сохранить жизнь. И попытка сохранить потенцию идет вразрез с этой целью. Опухоль нужно срочно убирать. А если далее все будет благополучно, то, возможно, появится шанс и восстановить потенцию.
Эта часть хирургии, наверное, самая интересная с точки зрения робототехники, потому что очевидны ее преимущества. В Боткинской больнице такие операции выполняются шестой год, с конца 2013 года. Безусловно, не все из них имеют цель сохранить мужчинам потенцию, для кого-то это уже не важно в силу возраста.